Монсегюр и загадка катаров - Страница 56

При всем том, по мнению умеренных дуалистов, конец света будет ужасен. Земля станет добычей пламени, если только не обратится в огненное пекло или не разрушится, вернувшись тем самым в божественный хаос. В этом опять-таки очевидны связи с северной мифологией. Но радикалы полагают, что, когда все будут восстановлены в прежних правах, на земле больше ничего не изменится. Видно, что воззрения катаров на эсхатологию скорей можно назвать путаными, впрочем, по мере эволюции их взглядов они все больше воспринимали ортодоксальную христианскую эсхатологию, что нисколько не отменяло их основной доктрины.

Мораль выглядит явно более отчетливо и намного проще. Она исходит из констатации, что по сути есть всего один грех — разрыв с Богом. Все остальные грехи — разновидности этого. Единственная проблема состоит в том, чтобы выяснить, был ли этот основной грех намеренным или невольным. Умеренные дуалисты отстаивали Свободу воли, радикалы ее отрицали. Но оба течения были единодушны в следующем: тот, кто отказывается принадлежать к миру, тем самым демонстрирует, что не от мира сего и, следовательно, не зависит от Сатаны. Таким образом, для катара грешить значило терпеть мир. И он не мог проводить различия между простительным и смертным грехами: всякий грех был смертным.

Так, в вопросе половых отношений катары занимают позицию, которая выглядит оригинально. Любая половая связь имеет отношение к плоти и грозит продлить существование дела Сатаны до бесконечности — значит, это грех. И при такой постановке вопроса связь в браке ничем не лучше связи вне брака. Никакой разницы тут нет. Эта-то позиция и навлекла на катаров обвинение в примиренчестве и вседозволенности. Действительно, они не видели никаких различий между законными и незаконными связями, свободной любовью, гомосексуализмом, адюльтером или инцестом и даже зоофилией. Но их обвинители могли бы вспомнить, что в раннем христианстве Церковь, испытывая сильное влияние святого Павла и отцов церкви, пришла почти к той же концепции. И только потому, что, с одной стороны, нужно было обеспечить сохранение вида, с другой — считаться с человеческой природой, Римская церковь в конечном счете согласилась терпеть брак, заодно используя его, чтобы ограничить возможности людей к воспроизводству и предавать анафеме все прочие формы сексуальности. Надо еще уточнить, что Церковь только терпит брак. Это не Церковь женит супругов. Это не священник их соединяет. Это делают сами супруги, а священник присутствует лишь как свидетель, фиксируя этот акт. Осуществление таинства брака, коль скоро это таинство, доверено самим супругам, и отвечают за него они сами; современные католики, совершенно замороченные морализаторскими речами духовенства, уже и не отдают себе отчета в этой реальности, которая, надо сказать, обличает изрядное лицемерие со стороны Римской церкви. В любом случае эта «вседозволенность» не относилась к совершенным, поскольку те соблюдали строгое воздержание: они достигли той стадии духовного развития, которая уже не допускала никакого проявления слабости. Иначе дело обстояло с простыми верующими: будучи еще слишком тесно связанными с материальным миром, они могли жениться или практиковать свободную любовь. И в некоторых катарских группах внебрачные отношения едва ли не предпочитались, потому что их целью не было зачатие и, значит, вместо двух грехов совершался только один. Полагают, что подобный образ мыслей мог вести к некоторым крайностям или излишествам, которые неоднократно обличали инквизиторы.

Но у совершенных было много других обязанностей, помимо целомудрия. Они должны были воздерживаться от всякой пищи, полученной вследствие размножения; мясо как дьявольская плоть находилось под категорическим запретом. Но отвергались также сыр, яйца и молоко. Любопытно, что терпели рыбу, потому что, по катарским верованиям, рыбы не рождались, а самопроизвольно появлялись из воды. Однако в пост рыбы, так же как и вина, избегали: следовало довольствоваться хлебом и водой.

В предписаниях катарской морали есть еще важнейший запрет, по крайней мере для совершенных: ни под каким предлогом нельзя убивать. Этот запрет распространялся и на животных, в которых, согласно учению о переселении душ, могут заключаться души некоторых людей, а значит, и некоторых ангелов, вынужденных переродиться в низшем облике за грехи в предыдущей жизни. Это заводило очень далеко, потому что исключало всякую законную защиту действием, грозящим убить или даже ранить агрессора. Катары были не только вегетарианцами, но в принципе и убежденными сторонниками ненасилия. Убийство — смертный грех, потому что наказание и казнь злодеев — дело Бога, а не папы, императора или какого-либо государя.

Этот запрет создал для катаров много проблем, особенно в худшие моменты гонений. Во время альбигойского крестового похода, если совершенные никогда не брались за оружие, многочисленные верующие, не обязанные строго соблюдать этот запрет, участвовали в боях и даже совершали убийства, как убийство инквизиторов в Авиньонне. Но чаще всего защиту катаров обеспечивали наемники и сочувствующие, не обращенные в катаризм: это проявилось в 1244 году в Монсегюре. Вероятно, что тамплиеры, роль которых во время альбигойского крестового похода официально была очень скромной, иногда выступали на поле боя на стороне катаров. Противники катаров даже уверяли, что тамплиеры были «светской рукой» совершенных.

В остальном катарская мораль в основных чертах совпадала с моралью ортодоксальных христиан, а также большинства других еретиков. Главным было не запрещать, а показывать, что некоторые действия замедляют процесс возвращения к ангельским истокам или даже препятствуют ему. Чем больше катар сознавал, что он ангел, тем больше он избегал возможностей грешить. Катарская мораль отличается очень высоким уровнем в том смысле, что не ограничивается негативными правилами. Напротив, это позитивная мораль, поощряющая упорно стремиться к чистоте. И именно эта сторона дела привлекала мужчин и женщин, имевших дело с совершенными. Многочисленность катаров доказывает, что их пример был убедительным, а их мораль удовлетворяла людей. Наконец, в религиозном обряде, крайне простом, тоже было нечто привлекательное для верующих, утомленных нескончаемыми римскими церемониями.