Монсегюр и загадка катаров - Страница 48

Имеют место и дальневосточные компоненты. Если верующему удастся вырваться из хватки внешнего материального мира и соблюсти правила морали, его душа после смерти совершит триумфальное восхождение и попадет в царство Света, представляющее собой настоящую нирвану. В принципе это спасение может проистекать через посредство некоего внутреннего просветления, которое позволит нам убедиться в двойственности нашей натуры. Здесь ощутимо буддийское влияние, но в отличие от восточной доктрины, которая делает акцент на чистом просветлении, имеющем чувственную натуру, подталкивающем к аскетизму, манихейская доктрина рассматривает просветление с более интеллектуальной точки зрения: это познание, гнозис. В сущности Мани связан с гностическим направлением.

Тем самым манихейская мораль, предлагаемая существам для возвращения изначальной чистоты, становится моралью недеяния, что также не лишено двусмысленности. Итак, внешний мир — творение Демона, и все действия по преобразованию этого мира, в какой бы форме они ни производились, — содействие Богу Зла. Пойдем дальше: всякое материальное улучшение, всякий культурный прогресс, всякое научное открытие, всякая новая техника — все это способствует возрастанию силы Бога Зла и продлению существования того, что создал он. При такой постановке вопроса строгое соблюдение манихейской морали привело бы к отказу от жизни, к вымиранию вида. Однако непохоже, чтобы манихеи когда-либо ратовали за эти крайние решения.

Впрочем, они проводили различия между адептами своего учения. С одной стороны, были «чистые», «избранные», а с другой — «слушатели», или простые верующие. Первые были обязаны практиковать строгий, непримиримый аскетизм, но вторые жили в миру, как и прочие люди, вступали в брак, работали и участвовали в жизни социальной группы, к которой принадлежали. Их особым долгом было содействовать во всем «избранным», чтобы те могли существовать. Тем самым «избранные» лишались возможности грешить. Это может шокировать, и в этом есть определенная тенденция к эксплуатации человека человеком. Но такую систему в большей или меньшей мере практиковали все религии: «Трудитесь, старайтесь, кормите нас, ибо тем самым мы сможем молиться за вас». Точно так же поступают буддийские бонзы и нищенствующие монахи. Впрочем, простые верующие манихеи, похоже, вполне принимали эту иерархическую систему. В полной мере мы обнаружим ее и в катаризме: только совершенные обязаны соблюдать строжайший аскетизм, а верующие, живущие в миру обычной жизнью, обеспечивают их существование.

Разумеется, только «чистые» могли претендовать на то, что после смерти попадут в царство Света. Но надежда сохранялась и у других, потому что, согласно учению Мани, верующие после смерти перевоплощаются, и это продолжается до тех пор, пока они в очередной жизни не станут «чистыми» сами. Зато если они вели жизнь, полностью подчиненную Материи, они рискуют после смерти переродиться в облике животного. Все это мы встретим и в катаризме.

Манихейский культ, как и маздеистский, от которого он происходил, сводился к простейшему внешнему выражению. Похоже, манихейская религия обходилась без таинств в том смысле, в каком их понимает религия христианская. Единственным обрядом, который можно уподобить таинству, был обряд рукоположения в момент, когда «верующий» вступал в число «избранных». Посредством этого жеста, аналогичного христианской конфирмации, «верующий» принимал в себя Дух. Конечно же, это обряд можно узнать в consolamentum катаров.

В остальном культ состоял из песнопений, молитв, проповедей, предназначенных для укрепления веры верующих и обращения неверующих, и постов, порой очень строгих и продолжавшихся иногда до месяца. Были также публичные исповеди: верующих — «избранным», «избранных» — друг другу и общая исповедь всей общины по случаю праздника Бемы. Название этого праздника означает «кафедра, престол» и намекает на символический престол, с которого Мани распространял свое учение. Поэтому церемонию проводили перед высоким помостом, где якобы находился пророк. Другая церемония, сопровождаемая песнями и молитвами, проводилась в память страстей Мани и его вознесения в царство Света.

Вопрос о манихейских храмах все еще остается спорным. Аутентичных храмов манихейской религии не обнаружено. По свидетельству святого Августина, имевшего больше прав говорить об этом, чем кто-либо другой, у манихеев были места для собраний, а также храмы. Таким образом, он проводит различие между теми и другими. Предполагают, что манихейские храмы были очень простыми постройками без всякой отделки. Идея, которая, видимо, преобладала, заключалась в том, что строгость стиля может позволить войти в непосредственный контакт с духом Света. Поэтому позволительно думать, что эти храмы прежде всего были местами — аналогичными друидическим святилищам на открытом воздухе, — выбранными на основе определенных критериев, которые остаются очень загадочными, но были связаны со светом, а значит, с солнцем. Вот почему можно говорить о «солярных храмах» и утверждать, что Монсегюр когда-то был если не храмом, то, по крайней мере, солярным местом: известно, что ориентация крепости на восток в течение всего года указывает через Пеш-де-Бюгараш на среднюю точку восхода солнца.

Согласно манихейскому мифу, Солнце — это остаток духовной субстанции, не загрязненный злом во время пленения Ахурамазды материей. Но к тому же солнце, как и в митраизме, является самым совершенным символом духовного Света, в точности как крест у христиан. Не забудем, что крест, который мы обнаружим в Окситании как наследие галльского народа вольков-тектосагов, — очень древний символ солярного происхождения, так же как свастика и как кельтский трискель. Манихеи всегда молились, повернувшись лицом к солнцу, и понятно, почему так стараются связать катарский культ и «культ» Грааля (описанного Кретьеном де Труа как ваза, испускающая чудесный свет) с древним культом Солнца, которое рассматривалось одновременно как символ духовного Света и как видимое проявление Божественного.